Живи - Страница 39

Туристический поход

По случаю праздников у нас образовалось несколько выходных дней подряд, и мы решили отправиться в туристический поход. Не так далеко, конечно, чтобы это было мне под силу. Впрочем, недалеко от города столько прекрасных мест, что никакой проблемы на этот счет вроде бы не было. Но не тут-то было! Повсюду были запретные зоны, огороженные участки, свалки. Пришлось спуститься по течению реки километров на десять, прежде чем мы нашли подходящее место. Раздались возгласы насчет нашей прекрасной природы. Кто-то сказал, что в западных странах такой первозданной природы уже нет и что в этом наше преимущество. Слепой сказал, что прекрасная природа не есть заслуга нашего социального строя, что суть социального строя проявляется в том, как распоряжаются природой. А с этой точки зрения нам хвастаться нечем. Сколько мы тыкались в запретные и загаженные места, прежде чем нашли это местечко?!

Поставили палатки. Развели костер. Приготовили еду. Выпили, конечно. Шутили, смеялись, наслаждались душевным единением.

— А раньше жить было интереснее, — сказал Остряк. — Вот представьте себе такой же день сто тысяч лет назад. На этом вот месте сидит группа наших обезьяноподобных или человекоподобных предков. Есть нечего. Пойти некуда. Ни кино, ни телевидения еще не было. Говорить не о чем, да и нечем — язык еще не изобретен. Сидят вот так наши предки день, другой, третий. Тупо смотрят в пространство. Тоска зеленая. Вдруг какой-то Иван говорит: «Идея, братцы! А что, если мы скинемся по трешке и трахнем поллитровку?!» Начинается всеобщее оживление. Наши дикие предки — иваны лезут в свои кошельки, сшитые из звериных шкур. Вскоре поллитровка уже разлита по стопкам…

Тут мы не выдерживаем и прерываем рассказчика с возмущением: откуда стопки? Это же анахронизм, нарушение принципов исторической достоверности. Кружки или консервные банки — это еще куда ни шло. Но стопки? Может быть, скажешь: фужеры?

— Ладно, — капитулирует Остряк. — Пусть лакают прямо из горлышка. После второй бутылки другой Иван и говорит. Говорит как бы между прочим, без всяких претензий на великое открытие. Спьяну, можно сказать. «А что, ребята, если мы костер разведем?» — говорит он. И вот уже полыхает костер. Тепло становится. На закуску жарят одного из Иванов, Настроение поднимается. Кто-то запевает старинный русский романс. Или, лучше, блатную песню — блатные куда душевнее. Заметьте, сидят они вот так сутками, не спешат по своим делам, ибо никаких своих дел еще не было. Дел вообще никаких не было. Все было общее. Душа в душу жили. Сообща. А теперь? Каждый в свою сторону тянет, в свою нору прячется. Встретятся на минуту. — Ну как? — Да так! А ты как? — Тоже так. — Ну, я спешу! — Я тоже спешу. Пока! — Пока!

И так — до следующего года. А то — до следующей пятилетки. А раньше хорошо было, не спешили никуда, пятилеток вообще не было, здороваться и прощаться еще не умели…

Когда разговор исчерпался, здоровые парами разошлись по лесу. Остались Слепой, Теоретик и я. Моралистка ушла с Остряком, что явно огорчило Слепого.

— Мы не столько стремимся получить подлинно человеческое удовольствие от жизни, — сказал он, — сколько торопимся опошлить то, что само идет к нам. А потом рассуждаем на тему: получаем ли мы вообще удовольствие или нет, и не много ли или не мало ли. Вот возьмите, например, Остряка. Судя по голосу и манере речи, — красивый парень. Чего он хочет? Довести число «обработанных баб» (как он выражается) к концу пятилетки до трехсот. И он не шутит. Думаю, что этот свой пятилетний план он перевыполнит, причем — досрочно. В четыре года, как у нас уже стало традицией. А зачем? Ведь мужчине в принципе достаточно одной женщины на всю жизнь. При условии, конечно, если есть настоящая, большая любовь. Но ее уже давно нет в природе. Теперь мужчина с детства формируется с сознанием доступности женщины и с намерением перевыполнить пятилетку, причем — досрочно.

— Мы, уроды, — говорит Теоретик, — должны совершить величайший поворот в истории человечества: мы должны сделать интеллектуальное наслаждение самой главной ценностью жизни.

— Когда я был помоложе, — сказал Слепой, — я получал удовольствие от того, что находил оригинальные доказательства старых теорем и открывал новые. Теперь это для меня — рутина.

— Допустим на минуту, — говорит Теоретик, — что в стране нет ни одного физического урода, все люди красивые, умные, талантливые, обеспечены работой, материальными благами, развлечениями. Будут ли люди счастливы?

— Сомневаюсь, — сказал Слепой. — Тогда наступит кошмар еще худший, чем сейчас, и люди изобретут новые критерии различения здоровья и уродства, ума и глупости, таланта и бездарности, красоты и безобразия, благополучия и бедности.

— Пожалуй, ты прав, — соглашается Теоретик. — Раньше добрые люди, говорившие о человеческих несчастьях, утешали себя и других надеждой, что настанут времена, когда не будет несчастных людей и когда люди всегда будут счастливы. Мы родились, выросли и уже прожили значительную часть жизни в обществе, которое является воплощением в жизнь самых светлых идеалов человечества, но которое дало человечеству образец того, что осуществление самых светлых надежд с необходимостью влечет за собой самые мрачные последствия. На Земле никогда не наступит такое время, когда все люди и всегда будут счастливы. Не надо завидовать потомкам. Эпохи человечества различаются лишь способом разделения людей на счастливых и несчастных и формами несчастий людей. На Земле никогда не будет построено общество всеобщего благополучия, всеобщего равенства, всеобщей справедливости. Наши потомки не будут иметь никаких преимуществ перед нами, как мы не имеем преимуществ перед нашими предками. Наличие несчастных людей и человеческих несчастий есть норма человеческого бытия. Более того, до тех пор, пока существуют несчастья, человек имеет шансы сохраниться в качестве Человека. Конец несчастий, если такой вообще случится по каким-то причинам, будет концом Человека и Человечества. Потому нам надо радоваться хотя бы тому, что мы можем страдать и быть несчастными. Но все наши несчастья и страдания окупятся. Как? Пройдут столетия и тысячелетия, и наша гнусная жизнь будет выглядеть в воображении потомков так же, как прошлая по отношению к нам история изображается в голливудских фильмах. И наши далекие потомки будут завидовать тому, как насыщенно, ярко и интенсивно мы жили.